Page 204 - Русская Одиссея

больших костров вооружѐнных противников, стоявших у завалов на высоком
холме. У хана, вымотавшегося со своим войском, не было ни желания, ни сил
на скорый ночной штурм. Он велел выставить усиленную охрану и отдыхать
до утра.

В отличие от монгол, решивших почивать до зари, русские и буряты
трудились всю ночь, как муравьи. На возвышенности заканчивали защитное
сооружение из поваленных деревьев и камней. Иван Алексеевич, вытерев пот
со лба, довольно сказал Никонору Новгородцу:

- Славный завал! Что-то аспиды не торопятся скрестить с нами мечи?
- А куда спешить? — отозвался сотник, оглядывая близкие огни врагов,
— Они могут и подождать, когда нам в тыл ударит тысяча «бешеных», да из
заречья подмога переправится.
- Не иначе, — забеспокоился вожак — Пойду я к сплавщикам, подгоню
их, да и сам подмогну, сколь силушки есть.
Иван с горящим факелом прошѐл мимо притихшего ночного лагеря к
многолюдному берегу. Там при свете ночных костров споро работали
мужики, занятые уже привычным делом. Они с теплотой вспоминали свои
суда на Уссури:
- Плоты нас выручили тогда.
- Дай Бог, и нынче унесут от поганых!
До трѐхсот ростовчан, не жалея сил, валили топорами лес, обрубали
мечами сучки, тащили лошадьми длинные брѐвна до воды. У берега
трудились наиболее опытные мастера, которые сбивали и связывали
сосновые и еловые стволы. Среди снующих в полутьме людей слышались
призывные голоса Алексеевича, Книги и Огонька. Неисправимый
молчальник Гаврила скупыми фразами и красноречивыми жестами поднимал
ремесленников на выполнение новой задачи. Веселее всех было там, где
находился неугомонный Максим Балагур. От него так и отскакивали бойкие
словечки:
- Налегай, православные — волю добываем! Опять обманем окаянных!
Уплывѐм в великое озеро и ручками им помашем.
Ночь напролѐт стучали топоры и с треском падали деревья. Погода особо
не баловала: то накрапывал мелкий дождь, то резкий ветер разгонял облака, и
сиротливо проглядывала луна. Работники по очереди уходили в близкий
лагерь для приѐма пищи и краткого сна.
Иван Алексеевич, насквозь пропотевший и промокший, под конец этой
лихорадочной ночи сбросил рубаху и ополоснулся в бодрящей речной воде.
Прогнав холодными струями накатывающую сонливость, он ощутил позывы
голода. В тѐмный предутренний час вернулся Иван в русский стан. Там за