Page 154 - Русская Одиссея

но их дауры давно уж оттеснили от реки, в полночные края.
- Теперь понятно, почто тут у мирных гольдов и селений почитай нет,
— задумчиво молвил Никонор Новгородец, поглаживая раненую руку. —
Наверняка даурам самим от мунгал достаѐтся, так они более слабого норовят
обидеть.
- В энтом деле мы сторона, — откровенно отвечал Иван.
- Мыслю я: надо с оружием в руках проходить у первого даурского
посѐлка.
- Да, Алексеевич! — волновался Книга. — Нельзя, чтоб нас врасплох
застали.
- Ладно, воеводы, чего тут стынуть? — встрял Гаврила Молчун. —
Айда в стан — там, поди, знатная уха уже поспела.
Промерзшие соратники безропотно согласились и молча направились по
снежной тропке к весѐлым огонькам ростовского лагеря...
И снова занималась утренняя заря. Недолгие сборы — и в путь.
Поскрипывает снег под ногами путников, одетых в монгольские шубы и
русские полушубки, в разномастные армяки и зипуны. Все, кроме передней
вооружѐнной сотни, шли налегке, лишь немногие волочили полупустые сани.
Хворых людей и часть скарба везли худосочные от бескормицы монгольские
лошади. Неприхотливые в вольной степи, здесь, в глубоких снегах лесного
края, они страдали от голода. Слабых коней пускали под нож — из-за чего
потребность в охоте временно отпала.
Шагающие впереди дружины Иван, Никонор и Фѐдор заметно
волновались, так как местный рыбак Саха заверил воевод, что к полудню
выведет их к даурскому селению. Алексеевич не раз оглядывался назад, и
однажды, пропуская мимо себя верных ростовчан, бодро приветствовал их,
вопрошая:
- Хорошо ли молодцам? Не холодно ли; не голодно ли?
Бородатые молодые лица, обрамлѐнные в меховые треухи, на ходу
расцветали, и прозрачный воздух сотрясали зычные голоса:
- О чѐм речь? На Родину идѐм!
- Пусть далека родимая сторонка, но с каждым шагом ближе и теплей!
Федор Книга уже давно вел счет дням на чужбине, особо отмечая
церковные праздники. День накануне Рождества Христова выдался на славу
— в меру морозный и ясный. Оттого и русские, и дауры ещѐ издали заметили
друг друга. Путники, щурясь от слепящей снежной белизны и прикрывая от
солнца слезящиеся глаза, обозревали незнакомое прибрежное стойбище. По
величине оно явно превосходило гольдские, а тем более затерянные в